 Юбилей — 60 лет — обрушился на художественного руководителя театра им. Лермонтова народного артиста Республики Казахстан Рубена Суреновича Андриасяна, как он выразился, совершенно внезапно. Худрук был в тот вечер как всегда молод, красив, элегантен и остроумен. Сцена представляла большой корабль, на котором моряки-актеры чествовали своего капитана. Показывали сценки из спектаклей, поставленные им, пели веселые куплеты, шутили, — словом, согласно древним театральным традициям, был организован грандиозный капустник.
Художественный руководитель тоже не сидел без дела — он активно участвовал в театральном действе, шутил, ведь как тонко заметили его коллеги из корейского театра, перцу в его речах бывает порою больше, чем в корейской кухне.
… Когда именно Рубену Суреновичу пришла в голову мысль стать режиссером, он не помнит, но говорит, что может восстановить это “по бумагам”. Мама его была очень аккуратным человеком, и уже после ее смерти он обнаружил, что она скрупулезно собирала все его школьные документы. Так вот, начиная с четвертого класса, наряду со всяческими наблюдениями по поводу ученика Андриасяна, в его характеристиках каждый раз присутствовала одна строчка: “организовал драматический кружок”.
— Не знаю, почему мне так хотелось этим заниматься, — говорит Андриасян, — может быть, сказалась наследственность. Отец когда-то увлекался театром, работала в театре тетя, дядя был известный мастер художественного слова.
К тому времени, когда он окончил школу, набора на режиссерское отделение театрального института не было, и Рубен поступил на филологический факультет в университет. Проучился на нем два года. Друзья занимались в театральном, он часто приходил к ним на репетиции, спектакли, и сам себя уговаривал: “Я все равно буду рядом с театром, займусь театроведением, начну писать критические статьи…”, но потом вдруг стало обидно: “Люди будут делом заниматься, а я описывать? Не пойдет”.
И, уже будучи студентом третьего курса филфака, поступил в театральный институт г. Еревана на курс Вартана Аджемяна, лауреата Госпремии, Героя Социалистического Труда, ученика Вахтангова. Затем курс поделили на два, и ему второй раз неслыханно повезло. Он попал к не менее известному В. Вартаняну — народному артисту СССР, профессору. “Он мне много дал, — вспоминает Рубен Суренович, — основы ремесла, умение очень тщательно разобрать пьесу, выстроить логику развития внутреннего действия пьесы и каждой роли. Эти педагоги очень дополняли друг друга”.
Я прекрасно помню появление Рубена Суреновича в роли главного режиссера на сцене нашего ТЮЗа. Театр тогда сразу как-то повзрослел, в него потянулись подростки и молодежь, а спектакль “Ночь после выпуска” считал своим долгом посмотреть каждый старшеклассник… Но, честно признаемся, фанатиком детского театра Рубен Суренович все же не был. Его тянуло к спектаклям сложным, психологическим, глобальным. В этом плане в детском театре не особо развернешься. И когда ему предложили возглавить Русский театр драмы им. М. Ю. Лермонтова, он дал согласие.
Театр, как известно, работает как бы во-преки времени. В доперестроечные времена, мы знаем, газеты давали дозированную критику, зато театр в своих спектаклях мог сказать в подтексте почти все. Зрители приходили сюда, чтобы услышать правду о времени и о себе, и не ошибались в своих ожиданиях. Рубен Суренович в этом искусстве достиг совершенства. Но грянула перестройка, правда выплеснулась на страницы газет и журналов, и спектакли потребовались уже другие. Как любит говорить Рубен Суренович, ему захотелось ставить больше веселых спектаклей, “разглаживать лица людей, приходящих в театр, утюгом…”
Как-то я присутствовала на репетиции спектакля “Опера нищих”. Давалась она трудно. Помимо всего прочего, постановка требовала больших затрат, а средств в театре в то время, впрочем, как и сегодня, было негусто. “Название спектакля символично, — сказал мне во время перерыва исполнитель главной роли. — Актеры весь спектакль играют в лохмотьях. Почти как в жизни…”
Это была очень веселая пьеса об очень грустных вещах.
— Есть старая байка, — вспоминает Рубен Суренович. — Один из властителей собирал дань. “Что делают люди?” – спросил он, после возвращения сборщиков дани. “Плачут”, – ответили они. “Тогда возвращайтесь к ним и вторично соберите дань”. “Что сейчас делают люди?” – “Плачут!” На третий день они вернулись и сказали, что народ смеется. “Вот теперь, — сказал властитель, — ехать туда уже не к чему, у людей уже ничего нет”.
В этой пьесе все герои веселы, потому что терять им больше нечего.
…По сцене летала знаменитая кровать, которая почему-то качалась сама по себе, а не так, как было задумано режиссером, актеры, норовя полететь вниз вместе с кроватью, взлетая, повторяли одну и ту же песню, звучал жесткий, “диктаторский” голос режиссера, а я думала о том, как трудно, из “какого сора” рождается спектакль, который зрители увидят только на премьере, в блеске софитов, не подозревая, сколько в него вложено труда, крови, жизни…
— Господа нищие, ваше слово, — слышала я слова верного самому себе худрука, — начинаем!
О чем же мне говорить с режиссером, как не о вечной классике.
сать пьесу, в которой нет ни одного мерзавца”. Вот и Андриасяну хотелось, чтобы в его спектакле не было ни одного мерзавца, чтобы столкнулись четыре субъективные правды жизни. А из этого столкновения каждый уж должен делать свои выводы, искать свою дорожку…
Если посмотреть на сегодняшний театральный репертуар, можно заметить, что он напоминает “слоеный пирог”: комедии перемежаются с серьезными психологическими драмами. С одной стороны — “Мужской род, единственное число”, “Рандеву с выстрелом”, “Венецианские близнецы”, “Не заплачу”, с другой — “Дядюшкин сон”, “Таланты и поклонники”, “Цена”, “Дядя Ваня”, “Эзоп”. Хотя сам Андриасян, по-моему, не умеет ставить просто бездумные комедии, слезливые мелодрамы. В этом зрители наглядно убедились на спектакле “Деревья умирают стоя”. Да, в спектакле много смешных ситуаций, да, в программке стоит слово “комедия”, но комедия в чеховском понимании этого слова. Здесь есть тонкая психология, серьезные размышления о жизни…
— Когда я говорю о постановке веселых спектаклей, комедиях, то говорю о том, что театр сегодня должен нести положительный заряд, заряд оптимизма. Чтобы люди видели на сцене, как добро естественным образом побеждает зло. Надо обязательно внушать зрителю, что свет в конце туннеля — это не огни приближающегося поезда. Пьеса “Деревья умирают стоя” попала в репертуар театра потому, что несет огромный заряд оптимизма.
Говоря об Андриасяне-режиссере, невозможно не сказать об Андриасяне — человеке.
Режиссер Юрий Коненкин, проработавший несколько лет рядом с Рубеном Суреновичем, как-то признался: “Впервые за мою 20-летнюю работу в театре я почувствовал себя спокойно за его широкой спиной. Это удивительный человек. Я избавлен благодаря ему от всех трудностей кроме художественных. Он все берет на себя, хотя сам является ведущим режиссером Казахстана”.
Хотя худрук не любит характеризовать прессе того или иного актера, понимая, как ранимы люди театра, ему нравится устраивать актерские бенефисы…
— Чехов называл театр лабораторией больных самолюбий. Это, я считаю, заложено в профессию. Да, у каждого артиста в ранце должен быть маршальский жезл, и если этого нет, то нет в результате и артиста. А великими становятся единицы. Если не понравится книга, писателю обидно, что книга не понравилась. А у актера что? “Не понравился я сам. Самый умный, красивый, обаятельный, талантливый”. Артист сам себе инструмент, сам себе скрипка. В этом смысле артист — психологически сложная профессия.
Он удивительно остроумен, и многие его остроты ходят по театру, как афоризмы. Даже меры наказания актеров за провинности (как в любом коллективе, бывает всякое) у него оригинальны и своеобразны. Один актер как-то явился “не в форме” на спектакль, который сам же поставил. Рубен Суренович заставил его объявить выговор… самому себе. Режиссера К-а актеру К-у …
Лет пять назад во время одного интервью на ТВ его спросили: “С точки зрения драматургии, где мы сейчас находимся?” Молодой человек, задававший вопрос, сам распределил драматургию так. 1 акт — это трагедия, первая мировая война, 1917 год. 2 акт тоже оказался достаточно трагичен — вторая мировая война, репрессии. 3 акт — перестройка. И 4 акт, наконец, должен быть оптимистическим. Андриасян ему ответил, что, на его взгляд, все мы сейчас находимся в антракте. Буфет не работает, и антракт затянулся. Надо сменить декорации на 4 акт, но никто толком не знает, как это сделать…
Ну а закончить повествование о художественном руководителе театра Лермонтова — замечательном режиссере и талантливом, остроумном человеке, мне хочется стихотворением, подаренном ему одной из его студенток на “День святого Валентина”:
— Мой строгий друг! Мой друг бесценный!
(Простите вольность мне мою)
Бесстрашный покоритель сцены,
Я вас до одури люблю!
Я просыпаюсь рано утром,
Я сонно вваливаюсь в класс…
И смотрит Жизнь с улыбкой мудрой
Армянской парой добрых глаз…
Неожиданные вопросы
— Рубен Суренович, когда-то В. Г. Белинский сказал: “О, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете!..”
— Если иметь в виду прожиточный минимум артиста, то “умрите” сегодня звучит очень даже актуально.
— Почему вы считаете свою работу серьезным мужским занятием?
— А кто вам сказал, что я так считаю? Серьезное мужское занятие у меня на даче — я там виноград выращиваю. А это я так — для удовольствия.
— Какой недостаток в себе вы больше всего не любите?
— У каждого есть поводы быть недовольным собой. Я также достаточно редко имею успех у самого себя. Я Скорпион, а скорпионы любят кушать самих себя. У меня часто возникает этот аппетит.
— Что бы вы сделали, если бы у вас появилось много-много денег?
— Я бы по миру поездил. Мне поразительно интересно, что там делается. Здесь я уже насмотрелся, а что там, и неужели где-то есть порядок — очень бы хотелось посмотреть.
— Порядочность — это чувство врожденное или приобретенное?
— Если в человеке есть какие-то рудименты совести, ее можно развить, но привить невозможно.
|
