 О главном режиссере ТЮЗа Вадиме Ивановиче Пучкине, который работал в театре в 1963–1966 годы, я могу сказать не слишком много.
Знаю, что в ТЮЗ он приехал вместе с женой – Нелли Георгиевной Воронковой, тоже режиссером. Актеры вспоминают Вадима Ивановича и Нелли Георгиевну как милую интеллигентную пару, которая запомнилась всем только с хорошей стороны. Мало того, мы, зрители, наверное, так же как и актеры, сразу же ощутили в театре свежий ветер.
О Вадиме Ивановиче известно, что он окончил Ленинградский институт, потом работал во Фрунзе, долгое время был главным режиссером Ленинградского радио и имел там достаточно высокий рейтинг.
Вероятно, Пучкин любил свою работу в ТЮЗе, ведь очень многие его спектакли навсегда завоевывали наши детские сердца.
Один из запомнившихся спектаклей – «Они и мы». Но сначала небольшой экскурс в 1965 год. Наш 9 «А» класс 56-й алма-атинской школы был не совсем обычным. Нас, лучших из лучших, в большинстве своем круглых отличников, собрали со всего города в класс программистов. Умнее и интеллектуальнее нас был только 10 «А» той же 56-й школы – тоже будущие программисты.Шел 1965 год, еще продолжалось, хотя уже подходило к концу, «хрущевское потепление», когда мы коллективно пошли в ТЮЗ смотреть спектакль «Они и мы».
В то время уже вышла в свет книга Юрия Герта «Кто, если не ты?», которая произвела грандиозный переворот в умах школьников и стала своеобразным знаменем старшеклассников тех лет.
Мы, понятно, были преданы идеям революции, верили, что именно нам дано изменить мир к лучшему, именно от нас зависит будущее страны. Мечтали: еще немного и мы станем министрами, академиками, великими актерами, и наши имена, конечно же, останутся в памяти благодарного Отечества… Словом, «кто, если не мы?»
Вспоминаю своего одноклассника Виталия Ткаченко, который не сомневался, что станет великим физиком, талантливых математиков Юру Климова и Васю Никифорова, которые щелкали самые сложнейшие задачи, как семечки, классного «Печорина» Абыза Нуртазина, который во время обсуждения одного из тюзовских спектаклей потряс зрителей и актеров своими неординарными суждениями.
Одним из самых умных, интеллектуальных и революционно настроенных мальчиков был у нас Мухамеджан Жуматов, неформальный лидер класса.
Так, наверное, и должно быть: чтобы чего-то достичь, в юности ты обязательно должен верить в свои силы, в свои незаурядность и значимость. Уже понимая, что в стране что-то идет не так, мы жаждали справедливости, равноправия, жизни по совести и чести…
Может быть, поэтому Вадиму Ивановичу со своим спектаклем удалось попасть, как говорится, в яблочко. Как это у него получилось, подробно рассказывает в этой книге Галина Юрьевна Рутковская, но важен итог: свободомыслие на сцене плавно перетекало в свободомыслие в наших головах.
Конечно, умом мы понимали: «Они и мы» – спектакль, мальчишек и девчонок в нем играют взрослые актеры, но как же чертовски приятно было ощущать в героях спектакля своих единомышленников!
С тех времен, страшно подумать, прошло уже ровно 45 лет. И революция, которую мы так когда-то мечтали совершить, свершилась, только совсем не такая, о которой мечтали мы… Среди нас, действительно, есть профессора, доктора наук, руководители вузов и факультетов, инженеры, научные работники, учителя… Только вот наш главный «революционер» Муха Жуматов так и остался для всех 15-летним парнишкой. Когда 30 декабря 1964 года он возвращался с новогоднего бала, хулиган пырнул в него ножом…
Поставив «Они и мы», Вадим Иванович не успокоился. Далее последовал спектакль «Два вечера в мае», который с упоением смотрели ребята и взрослые.
Вот как о нем вспоминает исполнительница главной роли Гали актриса Любовь Ивановна Бойченко.
– Вадим Иванович Пучкин, без сомнения, был режиссером со своим оригинальным творческим почерком. Спектакль «Два вечера в мае» он поставил как спектакль о молодых и для молодых. Мы, актеры, занятые в нем, были все юные, задорные, работали с вдохновением. И события, разворачивающиеся на сцене, оказались нам близки. Зачастую Вадим Иванович как бы отстранялся и говорил: «Придумывайте мизансцены сами». Думаю, не потому что не мог придумать их сам, просто он добивался, чтобы все было как в жизни, и это у него действительно получилось. Я приходила с домашними заготовками, с экспромтом у меня получалось тяжелее, а он весело возмущался: «Опять домашние заготовки, Любовь Ивановна! А как же импровизация?» Все получилось здорово, и зрители, побывавшие на спектакле, говорили: «Мы забывали, что в театре находились, ведь все происходило как в жизни». «Два вечера в мае» я запомнила на всю жизнь. Галка – одна из моих любимых ролей. Ну а если вспоминать Вадима Ивановича, мне нравилось, что он всегда очень вежливо обращался с актерами, называл нас по имени-отчеству, даже самых молодых. «Вы для меня все равны», – подчеркивал он. Под стать ему была и жена – Нелли Георгиевна Воронкова.
«Как это ни парадоксально, – писала газета, – но режиссера в этом спектакле не видно. А не видно его потому, что актеры отлично поняли свою сверхзадачу… «Два вечера в мае» – это спектакль актерских удач».
Напомню, речь в спектакле идет о юношеской влюбленности десятиклассника Димы в свою одноклассницу Галю. Галя, как это часто бывает, любила другого и, отвергнув Димку, вышла замуж за своего одноклассника – Бориса, более успешного, как сейчас бы мы сказали, чем Димка.
Вот как описывает Димку – Игоря Кана будущая журналистка Г. Максимова в учебном журнале КазГУ «Журналист в ТЮЗе», выпущенном в 1965 году и посвященном 20-летию театра:
«Его Димка вышел на сцену. Идейный вождь «Школьной правды», беспощадный к слабостям, поэт и «учитель изящной словесности», как он себя именует. По-прежнему непримирим, хотя стал мягче, зорче и человечнее. Он всегда дает открытый бой пошлости, хныканью, заурядному мещанству, прикрывающемуся дряхлой романтикой трудных троп. Его беспокойство передается друзьям, уже успевшим глотнуть бациллы равнодушия. Димка весь какой-то взрывной, импульсивный, «заводной». В этом он неотделим от героя. Потому что Игорь играет в какой-то мере и самого себя, свою молодость. Такому Димке аплодирует зал».
На первый взгляд, Галя не ошиблась: Борис действительно по прошествии лет стал известным ученым, а мечтатель Димка – обычным сельским учителем. Но что-то, вероятно, связывало этих двух людей, потому что Димка из своей сельской глубинки писал Гале потрясающие письма о любви и о жизни, а она с удовольствием их читала. А когда они встретились на традиционном вечере встречи, наступило время откровения…
Говорят, после спектакля одна школа размежевалась на два лагеря: сторонников и противников Димы Вельского. Решить спор вызвали Игоря. Он сидел, слушал разноречивые, прямо полярные оценки, и потихоньку радовался. Значит, задело…
Актеры – Любовь Бойченко и Игорь Кан пытались вникнуть в психологию своих героев, в характеры… Для этого Игорь от имени Димки писал Любе – Галке потрясающие письма, одно из которых она хранит до сих пор. Вот только отрывки из него.
«Это я, Димитрий. Я нарушу свое молчание, Галя. Я не хочу приносить извинений ни тебе, ни Борису, никому из ребят. Это было бы неправдой. Каждый молчит по-своему, я – тоже. Было время, когда я заставлял себя подойти к столу и брать мои тетради и карандаш. Но это было скверное время. Я писал «здравствуй» и останавливался: дальше не шла рука, и я теперь ненавижу это слово. Я боялся двойного листа бумаги из школьной тетради. Я сидел над ним часами, видел это бесстрастно-пошлое слово, ослепительно-чистый лист, и мне начинало казаться, что если я сейчас, вместо того, чтобы сидеть над ним, протяну к нему руку, скомкаю, изорву на части, выброшу к черту вместе с этим словом, – моя жизнь станет намного проще и лучше.
…Утром я отправился в школу пешком и все смотрел по сторонам как заурядный зевака. Все ярко, объемно, как говорят режиссеры, – кругло. У самой школы я спохватился и напустил на себя суровость. Это тоже было впервые. Мне раньше не приходилось ее «напускать» – было нечему улыбаться. Но сейчас сработал инстинкт: не хотелось быть слишком открытым, тем более в «своем» классе. Мои мерзавцы, однако, что-то учуяли и сидели подозрительно тихо. Я смотрел на их орловские благостно-хитрые физиономии, не выдержал и хихикнул. Чтобы не сдать последних позиций, я ушел к окну, высунулся по пояс и стал курить. Вдруг – хлоп! – прямо в спину комок бумаги. Разворачиваю: «Витька, слышь: Димитрий на бровях, либо что?» И почерк корявый – Самойло. Я уже по-настоящему разозлился: «Сколько раз объяснять тебе, что жаргонизмы, подобные этому «на бровях», берутся в кавычки? На кой черт ты суёшь их во все сочинения, если правил не знаешь, Цицерон несчастный! «Либо что?» Откуда сей оборот? Быстро к доске! Гонял его минут десять и отпустил. В конце урока собрал их домашние сочинения на любую советскую книгу. Сверху оказалась случайно работа бедняги Самойло: «Журбины, их место и роль в советской литературе». Он, очевидно, узнал свою тетрадь и насторожился. Я взглянул на его грустное лицо и сам загрустил: «Слушай, Сережка, зачем из такой огромной литературы ты выбрал самое худосочие?..»
Галя, письмо уже большое. Я кончу его, иначе придется послать его целой посылкой. Я не могу заглянуть вперед, но 20-е мая уже не трудно увидеть, и оно видится мне опять без меня. Жизнь сыграла со мной нелепую шутку. Эта нелепость просто смешна. Даже если я захочу, я не смогу быть в этот день в Москве: это самый грозный период в школе, и он заставляет меня трепетать. Мои орловцы на полном ходу врезаются в экзамены. Это великолепная, захватывающая дух картина, но всякий раз она превращает меня в соляной столб: уж очень они лихие, мои «либо что». И больше всего – в грамматике. У них в голове «миллион терзаний» и столько же мыслей, они спешат выбросить на бумагу этот каскад и забывают простую житейскую грамотность…
Уже третий час ночи. Кончаю. Привет вам всем. Димитрий».
Сейчас, когда я перечитываю это письмо, то вижу, что актер Игорь Кан был не только хорошим актером, но и литературно одаренным человеком. Представляю, с каким восторгом читала его письма актриса Бойченко! Ведь его письмо – готовая новелла из жизни молодого сельского учителя.
Не могу не рассказать и о спектакле Вадима Пучкина «Олеко Дундич», который в то время стал значительным событием жизни театральной Алма-Аты. Вот запись сцены одной из репетиций, опубликованная в том же студенческом журнале:
«Сцена встречи на балу двух заклятых врагов: Ходжича и Дундича, пробивающегося к белым под именем Дарвиля. Дундич узнан. Игра ведется в открытую. Ким-Дундич мгновенно преображается. Уже нет беспечно вальсирующего адъютантика. Есть разведчик, собранный в единый комок, готовый использовать любую оплошность врага…
Ходжич-Тарасов спокоен. Дундич у него в руках. Почему бы коту не выпустить на минуту пойманную мышку. На лице злобная решимость.
– Поговори, поговори…
Вдруг удар. Ходжич валится, руки безжизненно повисли с дивана.
…– Как, Вадим Иванович, получается?
Все молчат. Затем кто-то замечает:
– Да, верно.
– Хочу сделать вот такое замечание, – говорит режиссер. – На репетиции надо приходить нацеленными на события. Тогда в ходе работы возникает ощущение того, что происходит на сцене. Иначе все, что говорится и делается, будет чуждо. На сегодня все. Перерыв, затем фехтование.
Зал пустеет. Все собираются в фойе. Звон сабель, остро сверкают клинки. Репетиция продолжается».
– Пожалуй, самое хлопотливое детище театра сейчас – «Олеко Дундич», – давал интервью главный художник театра Суннат Умекенов. – Весь спектакль решен в бурном, стремительном темпе. Это плакат яркого сценического воплощения, монументальный, цельный. Спектакль-монумент.
…Одним из интересных спектаклей, поставленных Вадимом Ивановичем Пучкиным, был «Маскарад».
– Мы обратились к юношескому произведению Лермонтова прежде всего потому, – говорил главный режиссер в одном из интервью, – что он близок нам по духу. Нас увлекли романтичность, глубокий гуманизм этой драмы, взволновала тема борьбы за чистоту человеческих отношений. Это сейчас очень нужно. Хочется, чтобы юноши и девушки задумались над жизненными проблемами, научились любить прекрасное и ненавидеть зло.
Мы взяли курс на психологическую пьесу. Душа человека, близость к жизненной правде составляют фундамент мастерства актера. Поэтому в сегодняшних спектаклях нашего театра, может быть, меньше, чем нужно, уделяется внимания яркости оформления, броскости решений спектакля. Психология образа – на первом плане. Этого принципа мы придерживаемся в спектаклях и для малышей, и для взрослых: «Катя и чудеса», «Два вечера в мае», «Они и мы», «Мой бедный Марат», «Золушка», «Олеко Дундич».
Боже мой, только одно перечисление спектаклей переносит меня словно на машине времени в годы моего отрочества, и на душе становится светло, и возникает ощущение, что вся жизнь – впереди…
Интересным режиссером, со своим художественным видением, собственным почерком показала себя Нелли Воронкова. С успехом шли на сцене ее спектакли «Золушка», «Мой бедный Марат», «В день свадьбы». Казалось, розовская пьеса была далека от школьной тематики, но она вводила зрителей в мир сложных человеческих отношений, учила жизненной мудрости, любви, искусству быть счастливым…
– Тема человека, человеческой силы разума и воли всегда волновала меня, – говорила Нелли Георгиевна. – Вот почему мои любимые драматурги – А. Арбузов, В. Розов, Е. Шварц. Их пьесы я постараюсь поставить. Насколько удачен или неудачен спектакль, пусть судит наш зритель. Если он почувствует контакт драматурга, режиссера, актера, он поймет спектакль. Его будут волновать судьбы героев сцены. Он полюбит их, как любит сейчас арбузовских Марата, Леонидика, Лику. Хочется, чтобы и нашу Золушку зритель встретил как старую знакомую.
«Радует, что сегодня спектакли ТЮЗа достигли самого высокого профессионального уровня, – написала газета. – В них столько интересного, что говорить можно долго и много. А еще сколько впереди. Ведь если в театре есть такой режиссер, как В. Пучкин, такие актеры как И. Кан, Л. Бойченко, В. Касенкова, В. Шевцов и другие, то быть еще оригинальным, талантливым спектаклям. Быть победам».
К сожалению, как я не пыталась, мне не удалось отыскать следы своих любимых режиссеров. Очень жаль. Если кому-то из читателей книги о них что-то известно, обязательно сообщите мне. Я обязательно пришлю им эту книгу.
|
